Священномученик Максим (Жижиленко), епископ Серпуховской
в Соборе Новомучеников и исповедников Церкви Русской
Родился будущий владыка, в миру Жижиленко Михаил Александрович, 2 марта 1885 г. в г. Калиш (ныне Польша), в дворянской семье. Отец его трудился на должности прокурора Калишского окружного суда. Михаил окончил семь классов Калишской гимназии. После смерти родителей в 1906 г. он переехал в Санкт-Петербург, к старшему брату Александру, известному юристу. Профессора Александра Жижиленко называют родоначальником современной криминалистики, в 1922 г. он выступал одним из защитников по делу Петроградского митрополита, священномученика Вениамина (Казанского)[1].
Неожиданным для семьи потомственных юристов стал выбор Михаилом профессии врача — после окончания гимназии в 1907 г. он поступил на медицинский факультет Московского университета. В начале 1910 г., во время учебы, Михаил женился, но через полгода жена умерла из-за осложнений во время беременности (оба супруга, положившись на волю Божию, ни при каких условиях не захотели искусственно прерывать беременность, хотя и знали о грозившей опасности). Впоследствии покойную жену он называл «праведницей». Ранняя смерть родителей, а затем и потеря супруги стали серьезным жизненным испытанием. По рассказам родных, с того времени Михаил Александрович стал очень религиозным человеком, необыкновенно добрым, отзывчивым к чужому горю, много помогал бедным.
По окончании Университета в 1911 г. Михаил Александрович работал врачом-психиатром в Сокольниках. А затем уехал на Дальний Восток, где вплоть до начала Первой Мировой войны трудился врачом в больнице Министерства путей сообщения в г. Благовещенске Амурской области.
Во время войны Михаил Александрович был на фронте. Как он сам вспоминал, он искал смерти в самых сложных участках фронта, но Господь оберегал его, приготовляя к другому, более высокому служению. Михаил Александрович служил Полковым врачом в кубанских казачьих частях на Юго-Западном фронте, там он едва не умер от тифа, заразившись при оказании помощи пленным австро-венгерским солдатам.
После демобилизации в январе 1918 г. Михаил Александрович короткое время занимался преподавательской деятельностью — читал лекции по психиатрии в одном из провинциальных университетов, затем, до апреля 1919 г., занимал должность помощника главного врача в Батруйском госпитале в Москве.
В мае 1919 г. Михаил Александрович был мобилизован в Красную Армию и назначен главным врачом госпиталя в г. Козлове Тамбовской губернии. В 1920–1921 гг. служил главным врачом Нижегородского военного лазарета, затем, после демобилизации и возвращения в Москву, врачом в Наркомате путей сообщения. 1 января 1922 г. Михаил приступил к работе врачом Таганской тюремной больницы, где проработал до конца 1928 г. Сам священномученик так вспоминал о своей жизни в этот период: «После смерти моей жены в 1910 г. меня все время влекло уйти от мирской жизни в монашество, но прежнее состояние монастырской жизни меня не устраивало. Меня влекло на Афон, в Грецию, но туда мне попасть не удавалось». По-видимому, именно в это время Михаил Александрович становится прихожанином Покровского монастыря, в котором также нашли свое пристанище и святогорцы, высланные из Свято-Пантелеимонова монастыря в 1913 г. за поддержку имяславия.
С 1923 г. имя врача Михаила Александровича Жижиленко фигурирует в «Анкете членов православной группы верующих, объединяемых при храме быв. Покровского монастыря»[2].
ЦГА г. Москвы. Д. 1183. Оп. 1. Д. 53. 1923. Л. 292
На общем собрании членов общины, состоявшемся 1 октября 1923 года, 120 голосами из 128 гр. Жижиленко был избран кандидатом в уполномоченные по юридической части[3].
ЦГА г. Москвы. Ф. 1215. Оп. 3 Д. 73. ЛЛ. 164-164 об. (здесь также упоминаются и другие члены общины – председатель Совета – архимандрит Вениамин (В. Милов), епископ Гурий (Степанов), архимандрит Алексий (Патрикеев), иеромонахи Серапион (Казанский), Иона (Богачев), Тихон (Погребной), Нафанаил (Н. Скалкин), Феодосий (Тарасов), иеродиаконы Евтихий (Тарасов) и Нил (А. Болотов); а также С. Никифоров, Воробьев, Т.Е. Казакевич, П.Н. Барабушкин, Преображенский, А.Н. Фрязинов, Рыжов, А.И. Иванов, П.И. Вовк).
При его участии были подготовлены нужные документы для перерегистрации в органах власти юридического статуса Покровской обители с «группы верующих» на «церковную общину»[4].
ЦГА г. Москвы. Ф. 1215. Оп. 3. Д. 73. Л. 185–185 об. (здесь также упоминаются и другие члены общины – председатель Совета – архимандрит Вениамин (В. Милов), иеромонах Нафанаил (Н. Скалкин), иеродиакон Нил (А. Болотов), С. Никифоров, Воробьев)
В 1925 г. в списках членов Совета группы верующих Покровского монастыря член церковного Совета М.А. Жижиленко уже утверждает все документы общины в качестве «Уполномоченного по юридической части»[5].
ЦГА г. Москвы. Ф. 1215 Оп. 3 Д. 73. ЛЛ. 177-178. 1925 год (здесь также упоминаются и другие члены Совета группы верующих и служителей культа б. Покровского монастыря: архимандрит Вениамин (В. Милов), епископ Гурий (Степанов), архимандрит Алексий (Патрикеев), иеромонахи Серапион (Казанский), Иона (Богачев), Нафанаил (Н. Скалкин), Феодосий (Тарасов), иеродиаконы Евтихий (Тарасов) и Нил (А. Болотов); а также С. Никифоров, Т.Е. Казакевич, П.Н. Барабушкин, А.Н. Фрязинов, А.И. Иванов, П.И. Вовк).
Будучи на службе в церковном совете Покровского монастыря, доктор Жижиленко познакомился со Святейшим Патриархом Тихоном. По всей видимости, Предстоятель Церкви прибегал к советам известного врача и по здоровью, их общение переросло впоследствии в дружбу. Соузник доктора по Соловкам, профессор И.М. Андреевский пересказывал случай, когда в одной из бесед Святейший Патриарх Тихон высказал Михаилу Александровичу мучительные сомнения в пользе дальнейших уступок советской власти. Можно предположить, что этот разговор имел своей причиной историю с новым стилем, ставшую сильным искушением — как для общины Покровского монастыря, так и для всей Церкви. В откровенной беседе Святейший поведал, что «делая уступки, он все более и более с ужасом убеждался, что предел «политическим» требованиям советской власти лежит за пределами верности Христу и Церкви»[6].
Архимандрит Вениамин (Милов) писал о подобных испытаниях в своем дневнике: «Церковные события в бытность мою наместником Покровского монастыря складывались так, что, кроме глубокой скорби, ничего не могли принести моей душе. Года с 1923 началось в Москве живоцерковное движение, увлечение новизной провозглашаемых правил церковной жизни при изменившемся государственном строе. Только Господь удержал меня от склонения на сторону нововведений. После живоцерковства уже Святейшим Патриархом Тихоном стала проводиться в церковную практику реформа стиля. Предполагалось даты церковных праздников соотнести с государственным григорианским счислением времени[7]. Народ противился новому церковному стилю. Я специально ездил к Патриарху открыть положение дела в нашей церковной общине. Со словами: «Отца надо слушаться» Святейший потрепал меня по щеке и не дал разрешения остаться при старом стиле. Он и не мог дать подобной льготы, так как местом обнародования распоряжения о введении нового стиля в Русской Церкви был Покровский монастырь. Неповиновение Патриарху в данном случае подвергало меня опасности быть запрещенным в священнослужении. Каждый день ожидал я в течение почти года официального указа о своем запрещении, служил ежедневно после литургии молебны с акафистом Боголюбской иконе Божией Матери, пока гроза не миновала ввиду отмены нового стиля повсеместно по Церкви»[8].
Воспоминания о разговорах с Патриархом и сердечную дружбу с ним владыка Максим пронес через всю свою жизнь, показав себя достойным доверия святителя Тихона. Так, после ареста, на вопрос следователя, что их сближало с патриархом, священномученик ответил лаконично: «Полная аполитичность, полная лояльность к советской власти и духовное сродство молитвенных устремлений и аскетических опытов»[9].
По свидетельству И.М. Андреевского, святитель Тихон дал молодому врачу благословение на тайное монашество; а в случае, если в ближайшем будущем в жизни Русской Церкви настанут особенно тяжкие времена, — и на архиерейское служение. Впоследствии вспоминал Владыка Максим и о некоторых разногласиях с патриархом Тихоном. Главное из них заключалось в том, что Святейший был оптимистически настроен, веря, что все ужасы советской жизни еще могут пройти и что Россия еще может возродиться через покаяние. Владыка же Максим склонен был к пессимистическому взгляду на совершающиеся события и полагал, что мы уже вступили в последние дни предапокалиптического периода. «По-видимому, — улыбаясь (что было редко), заключил Владыка Максим, — мы чуточку заразили друг друга своими настроениями: я его — пессимизмом, а он меня — оптимизмом...»[10].
По свидетельству того же источника, доктор Жижиленко «пользовался горячей любовью первого местоблюстителя патриаршего престола, митрополита Петра (Полянского). Владыка лично знал его хорошо и, по всей вероятности, высказывал где-нибудь свое мнение об Михаиле Александровиче как достойнейшем призвания патриарха»[11]. Это обстоятельство и личная дружба Михаила Александровича со Святейшим Тихоном привели к тому, что по Москве ходили слухи, что «сам Патриарх Тихон указал на него как на будущего патриарха Церкви Православной в освобожденной России»[12].
При всей активной церковной деятельности, Михаил Александрович на протяжении почти всего периода 1920-х гг. (с 1922 по 1928 г.) продолжал работать врачом, а затем и руководить тюремной больницей. По рассказам современников, верующий тюремный главврач не только лечил, но и материально помогал узникам, «всемерно заботился о смягчении участи заключенных, на помощь которым тратил все свое жалованье». Становившийся все более известным, 40-летний вдовец вел неизменно строгий, и даже аскетический образ жизни, спал на голых досках, питался из тюремного котла. Доктор Жижиленко выглядел намного старше своего возраста. Коллеги писали о нем: «Опытный старый врач, ему, казалось, было под 60 лет, тогда как на самом деле ему было 44 года»[13]. Многие в то время уважительно называли Михаила Александровича таганским старцем и Ангелом-хранителем этой тюрьмы.
Окончание служения Михаила Александровича в Покровском монастыре было связано с появлением декларации о лояльности советской власти патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия от 29 июля 1927 г. Эти события разделили Покровскую общину на две части. Одна часть — во главе с настоятелем, архимандритом Вениамином (Миловым) — приняли декларацию, другая же часть — во главе с членом церковного совета Михаилом Александровиче Жижиленко и иеромонахом и будущим епископом Александром (Малининым) — считала митрополита Сергия изменником веры.
Архимандрит Вениамин, описывая это разделение на приходе, вспоминал: «Я продолжал церковное общение с митрополитом Сергием, считавшимся в народе неправославным. Наряду с иеромонахом Александром (Малининым), на почве антисергианских выступлений, немало огорчений доставил мне покойный доктор Михаил Александрович Жижиленко, примыкавший к так называемой иосифлянской церковной партии[14]. Суть взглядов иосифлян состояла в неуступчивости церковных позиций при соприкосновении с властями, в хранении бескомпромиссного исповедничества и готовности умереть за чистоту Православия и церковных традиций. Михаил Александрович, впоследствии епископ Серпуховской Максим, восстал на меня в нашем церковном совете и стремился отколоть всю Покровскую общину от церковно-канонического единения с митрополитом Сергием. Встретив мое противодействие, он возненавидел меня и вышел из нашей общины»[15].
Вероятно, словами «возненавидел меня» молодой ученый архимандрит указывал не на личную неприязнь, которая была несвойственна доктору Жижиленко, а на твердость и бескомпромиссность в отношении «новообновленческого раскола». В принятии декларации митрополита Сергия Михаил Александрович увидел предательство веры. Всеми способами он пытался уберечь от этого прихожан и членов церковного совета, а когда это не удалось, вынужден был покинуть Покровскую общину с частью единомышленников. Так, в следственном деле Покровских монахов 1932 года упоминается бывший послушник Николай Муравьев, который, по словам одного из свидетелей, «был тесно связан с доктором Жижиленко – епископом Серпуховским Максимом. Из Покровского монастыря ушел в 1929 г. потому, что был обижен тем обстоятельством, что Гурий[16] не посвятил его в рясофорное монашество. В конце 1931 и начале 1932 г. имел беседу с Гурием, с которым, видимо, примирился. Возможно, что Гурий произвел его в монахи»[17]. Сам же послушник Николай Муравьев сообщил о себе: «…я приблизительно с 1924 г. в течении 3-х лет стал прислуживать при б. Покровском монастыре. Обязанности мои там заключались в том, что я занимался топкой печей и помимо этого пел на клиросе. Приблизительно в 1927 г. я исполнение этих обязанностей прекратил и уже поступил работать на завод»[18], т.е. он покинул Покровскую общину одновременно с М.А. Жижиленко.
С этого времени Михаил Александрович становится прихожанином храма во имя святителя Николая «Большой Крест» на Ильинке, где служил его духовный наставник — известный в Москве священник и духовный писатель, протоиерей Валентин Свенцицкий[19]. Всякий разрыв, а в особенности разрыв церковный, связанный с оставлением своего прихода, не остается без последствий. Для Михаила Александровича таким последствием стала тяжелая многомесячная изнурительная болезнь, длившаяся около полугода — с осени 1927 г. по весну 1928 г.: «Я в 1927 г. был сильно болен и врачами почти что был приговорен к смерти. В марте месяце 1928 г. я решил собороваться и дал обет, что если я поправлюсь, то приму сан священника. После соборования я стал быстро поправляться и, оправившись от болезни, решил посвятиться».
По совету протоиерея Валентина, Михаил Александрович отправился в Петроград, где 21 мая 1928 г. получил тайное рукоположение в священный сан от одного из главных руководителей движения иосифлян, епископа Дмитрия (Любимова).
Став священником, отец Михаил продолжил некоторое время работать в Таганской тюрьме. Служил он, по всей видимости, в приходе святителя Николая на Ильинке. Три месяца спустя, по ходатайству Серпуховского духовенства, о. Михаил выехал в Ленинград, где в сентябре принял постриг с именем Максим, а 12 октября его архиерейскую хиротонию совершили епископы Дмитрий (Любимов) и Сергий (Дружинин) на подворье Александро-Ошевенского мужского монастыря на северной окраине Ленинграда. Существует ошибочное мнение, что Михаил Александрович был как-то связан с Серпуховом до своего туда назначения по просьбе прихожан, и что он, еще будучи мирянином, участвовал в написании послания Серпуховского духовенства об отмежевании от митрополита Сергия (Страгородского). На самом деле, знакомство владыки с Серпуховским духовенством произошло только в конце 1928 г., когда те, узнав, что он тайно хиротонисан во епископа, попросили его себе на кафедру. Оставив службу в Таганской тюрьме, епископ Максим в январе 1929 г. прибыл в Серпухов.
Епископ Максим (Жижиленко)
За короткий срок к иосифлянскому движению, помимо приходов Серпухова, присоединилась часть приходов Звенигорода, Волоколамска, Коломны, Клина, Загорска, Сходни и других городов и сел Московской области. Владыка Максим также временно окормлял иосифлянскую паству в соседней Ярославской епархии: в Рыбинске, Ростове, Переславле-Залесском, Угличе и др. После ареста в марте 1929 г. Козловского епископа Алексия (Буя) епископ Максим возглавлял и воронежских иосифлян. Он также окормлял три иосифлянских прихода в Москве и имел контакты с украинскими иосифлянами: благочинным Криворожского округа протоиереем Максимом Журавлевым и благочинным Александрийского округа протоиереем Антонием Котовичем.
Предположительно, именно владыка Максим был автором введенной ленинградскими иосифлянами в литургийный чин «Молитвы о святой Церкви», получившей среди верующих название «Молитва относительно большевиков».
24 мая 1929 г. владыка был арестован в Серпухове, у себя на квартире. Проходил по одному делу с группой серпуховских иосифлянских священнослужителей в рамках проводимой ОГПУ масштабной кампании по борьбе с иосифлянским движением в стране. Обвинялся в том, что являлся руководителем «Серпуховского филиала контрреволюционной церковно-монархической организации „Истинно-православная Церковь“». На допросах давал показания осторожно и умело, так что следственные органы не смогли доказать ничего, кроме факта его тайного монашества во время работы главным врачом Таганской тюрьмы. О своих религиозных убеждениях и духовной жизни владыка давать показания категорически отказался. 5 июля того же года он был приговорен особым совещанием Коллегии ОГПУ к пяти годам заключения за «контрреволюционную пропаганду» и отправлен в Соловецкий лагерь.
Епископ Максим (Жижиленко). Тюремное фото
Ниже приведен отрывок из воспоминаний И.М. Андреевского о пребывании владыки Максима на Соловках.
«В конце октября 1929 г., в IV отделение СЛОН (Соловецкий лагерь особого назначения), на острове Соловки на Белом море, с одним из этапов новых заключенных, прибыл новый врач. Комендант лагеря привел его в 10-ю роту, где помещались работники санитарной части, ввел в камеру врачей и представил: «Вот вам новый врач, профессор, доктор медицины, Михаил Александрович Жижиленко». Мы, заключенные врачи санитарной части лагеря, подошли к новому товарищу по заключению и представились. Новоприбывший коллега был высокого роста, богатырского телосложения, с густой седой бородой, седыми усами и бровями, сурово нависшими над добрыми голубыми глазами.
Еще за неделю до прибытия доктора Жижиленко нам сообщили наши друзья из канцелярии санитарной части, что новоприбывающий врач – человек не простой, а заключенный с особым «секретным» на него пакетом, находящийся на особом положении, под особым надзором. Причиной такого «особого» положения доктора Жижиленко было следующее обстоятельство: он, будучи главным врачом Таганской тюрьмы в Москве, одновременно был тайным епископом, нося монашеское имя Максима, епископа Серпуховскаго.
После обмена мнений по общим вопросам мы все трое врачей сказали новоприбывшему, что нам известно его прошлое, причина его ареста и заключения в Соловки, и подошли к нему под благословение. Лицо врача-епископа стало сосредоточенным, седые брови еще более насупились, и он медленно и торжественно благословил нас. Голубые же глаза его стали еще добрее, ласковее и засветились радостным светом.
Вскоре обнаружились исключительные дарования и опыт доктора Жижиленко как лечащего врача, и его стали вызывать на консультации во всех сложных случаях. Даже большие начальники лагеря, крупные коммунисты-чекисты, стали обращаться к нему за медицинской помощью для себя и своих семей. Почти все врачи, как молодые, так и старые, стали учиться у нового коллеги, пользуясь его советами и изучая его истории болезней.
С конца 1929 г. в Соловках началась эпидемия сыпного тифа. Смертность была чрезвычайно высокая, до 20–30%. И только в отделении, которым заведовал доктор Жижиленко, смертность не превышала 8–10%. Каждого вновь поступающего больного врач-епископ исследовал очень подробно, и первая запись в истории болезни всегда бывала огромной. Кроме основного диагноза главного заболевания, доктор всегда писал диагнозы всех сопутствующих заболеваний и давал подробное заключение о состоянии всех органов. Его диагнозы всегда были точны и безошибочны, что подтверждалось на вскрытиях трупов умерших: никогда никаких расхождений его клинических диагнозов с диагнозами патологоанатомическими не наблюдалось. Лекарственные назначения большей частью были немногочисленны, но часто к основным медикаментам присоединялись какие-нибудь дополнительные, роль которых не всегда была ясна даже врачам. В тяжелых и, с медицинской точки зрения, безнадежных случаях он иногда назначал очень сложное лечение, которое строго требовал неуклонно выполнять, несмотря на то, что разнообразные лекарства надо было давать круглые сутки каждый час.
Тщательно обследовав поступившего больного и сделав ему лекарственные назначения, доктор Жижиленко при последующих обходах, казалось, мало обращал на него внимания и задерживался у койки не больше минуты, щупая пульс и пристально смотря в глаза. Большинство больных было этим недовольно, и жалоб на «небрежность» врача было много. «Небрежно» обходя больных, он иногда вдруг останавливался перед какой-нибудь койкой и тщательно, как при первом обходе, снова исследовал пациента, меняя назначения. Это всегда означало, что в состоянии больного наступало серьезное ухудшение, на которое сам больной еще не жаловался.
Умирали больные всегда на его руках. Казалось, что момент наступления смерти был ему всегда точно известен. Даже ночью он приходил внезапно в свое отделение к умирающим за несколько минут до смерти. Каждому умершему он закрывал глаза, складывал на груди руки крестом и несколько минут стоял молча, не шевелясь. Очевидно, он молился. Меньше чем через год мы, все его коллеги, поняли, что он был не только замечательный врач, но и великий молитвенник.
В личном общении врач-епископ, которого мы все, в своей камере врачей, называли «владыкой», был очень сдержан, суховат, временами даже суров, замкнут, молчалив, чрезвычайно неразговорчив. О себе не любил сообщать ничего. Темы бесед всегда касались или больных, или (в кругу очень близких ему духовно лиц) – положения Церкви.
Несмотря на чрезвычайные строгости режима Соловецкого лагеря, рискуя быть запытанными и расстрелянными, Владыки Виктор [Островидов], Иларион [Бельский], Нектарий [Трезвинский] и Максим не только часто сослужили в тайных катакомбных богослужениях в лесах острова, но и совершили тайные хиротонии нескольких новых епископов. Совершалось это в строжайшей тайне даже от самых близких, чтобы в случае ареста и пыток они не могли выдать ГПУ воистину тайных епископов. Только накануне моего отъезда из Соловков – я узнал от своего близкого друга, одного целибатного священника, что он уже не священник, а тайный епископ.
Тайных катакомбных «храмов» у нас в Соловках было несколько, но самыми «любимыми» были два: «Кафедральный собор» во имя Пресвятой Троицы и храм святителя Николая Чудотворца. Первый представлял собою небольшую поляну среди густого леса в направлении на командировку «Савватьево». Куполом этого храма было небо. Стены представляли собою березовый лес... Храм же святителя Николая находился в глухом лесу в направлении на командировку «Муксольма». Он представлял собою кущу, естественно созданную семью большими елями... Чаще всего тайные богослужения совершались именно здесь, в церкви святителя Николая. В «Троицком же Кафедральном соборе» богослужения совершались только летом, в большие праздники и, особенно торжественно, в день святой Пятидесятницы.
Но иногда, в зависимости от обстоятельств, совершались сугубо тайные богослужения и в других местах. Так, например, в Великий Четверток 1929 г. служба с чтением 12 Евангелий была совершена в нашей камере врачей, в 10-ой роте. К нам пришли, якобы по делу о дезинфекции, Владыка Виктор и о. Николай. Потом, катакомбно, отслужили церковную службу, закрыв на задвижку дверь. В Великую же Пятницу был прочитан по всем ротам приказ, в котором сообщалось, что в течение 3-х дней выход из рот после 8 часов вечера разрешается только в исключительных случаях, по особым письменным пропускам коменданта лагеря.
В 7 часов вечера в пятницу, когда мы, врачи, только что вернулись в свои камеры после 12-часового рабочего дня, к нам пришел о. Николай и сообщил следующее: плащаница, в ладонь величиной, написана художником Р... Богослужение — чин погребения — состоится и начнется через час. «Где?» — спросил Владыка Максим. «В большом ящике для сушки рыбы, который находится около леса вблизи от №№ роты... Условный стук 3 и 2 раза. Приходить лучше по одному»...
Через полчаса Владыка Максим и я вышли из нашей роты и направились по указанному «адресу». Дважды у нас спросили патрули пропуска. Мы, врачи, их имели. Но как же другие: Владыка Виктор, Владыка Иларион, Владыка Нектарий и о. Николай... Владыка Виктор служил бухгалтером на канатной фабрике, Владыка Нектарий — рыбачил, остальные — плели сети... Вот и опушка леса. Вот ящик, длиной сажени 4. Без окон. Дверь едва заметна. Светлые сумерки. Небо в темных тучах. Стучим 3 и потом 2 раза. Открывает о. Николай. Владыка Виктор и Владыка Иларион уже здесь... Через несколько минут приходит и Владыка Нектарий. Внутренность ящика превратилась в церковь. На полу, на стенах, еловые ветки. Теплятся несколько свечей. Маленькие бумажные иконки. Маленькая, в ладонь величиной, плащаница утопает в зелени веток. Молящихся человек 10. Позднее пришли еще 4-5, из них — два монаха. Началось богослужение. Шёпотом. Казалось, что тел у нас не было, а были одни уши. Ничто не развлекало и не мешало молиться. Я не помню — как мы шли «домой», т. е. в свои роты. Господь покрыл.
Светлая заутреня была назначена в нашей камере врачей. К 12 часам ночи, под разными срочными предлогами по медицинской части, без всяких письменных разрешений, собрались все, кто собирался прийти, человек около 15. После заутрени и обедни — сели разговляться. На столе были куличи, пасха, крашеные яйца, закуски, вино (жидкие дрожжи с клюквенным экстрактом и сахаром). Около 3-х часов разошлись. Контрольные обходы нашей роты комендантом лагеря были до и после богослужения, в 11 час. вечера и в 4 часа утра... Застав нас, 4-х врачей, во главе с Владыкой Максимом, при последнем обходе, не спящими, комендант сказал: «что, врачи, не спите?» и тотчас добавил: «ночь-то какая... и спать не хочется». И ушел.
«Господи Иисусе Христе, благодарим Тебя за чудо Твоей милости и силы», — проникновенно произнес Владыка Максим, выражая наши общие чувства.
Белая соловецкая ночь была на исходе. Нежное розовое соловецкое пасхальное утро играющим от радости солнцем встречало монастырь-концлагерь, превращая его в невидимый град Китеж и наполняя наши свободные души тихой нездешней радостью. Много лет прошло с тех пор, а благоухание об этом нежном пасхальном утре незабываемо живо, словно это было только вчера. И сердце верит, что между нами тогда был святой...
Владыка Максим был особенно дружен с Владыкою Виктором, который представлял собою полную противоположность епископу-врачу. Владыка Виктор был небольшого роста, полный, жизнерадостный, открытый, доступный, ко всем приветливый, разговорчивый. «Каждого человека надо чем-нибудь утешить» — говорил он и каждого встречного умел «утешить», порадовать, вызвать улыбку. Приходил он часто и подолгу беседовал с Владыкой Максимом о судьбах Русской Православной Церкви. Будучи оптимистом, он постоянно старался «заразить» своей верой в светлое будущее России Владыка Максима, но тот оставался пессимистом, или, как он сам себя определял словами К. Леонтьева, «оптимистическим пессимистом». Приближается трагический конец мировой истории, а потому, по слову Господню, надо «восклонить головы» в ожидании непременнаго торжества Христовой правды...
21 января / 3 февраля 1930 г., в день преп. Максима Исповедника (день Ангела Владыка Максима), мы, врачи, вскладчину купили в нашей лагерной лавке огромную «архиерейскую» фарфоровую чайную чашку, чрезвычайно изящной работы и торжественно преподнесли ее в подарок дорогому Владыке. Ел Владыка мало, а чай пить любил. Подарок имел большой успех. Весь этот день мы снова провели, как и на Пасху, вместе, в нашей камере и Владыка Виктор много рассказывал нам об интересных подробностях суда над преподобным Максимом Исповедником. «Счастливы Вы, Владыко, что носите имя такого великаго небеснаго покровителя исповедника в настоящее время» — проникновенно-радостно закончил свои рассказы Владыка Виктор.
5/18 июля 1930 г., в день преподобного Сергия Радонежского, наши друзья из канцелярии Санитарной части сообщили мне, что я буду ночью арестован и отправлен со «специальным конвоем» в Ленинград, «по новому делу». Предупрежденный, я собрался, попрощался с друзьями и, не ложась спать, стал ждать ареста. Заслышав в 2 часа ночи шум и шаги внизу (наша камера находилась во втором этаже), я поклонился до земли Владыке Максиму (который тоже не спал) и попросил благословить меня и помолиться о том, чтобы Господь послал мне силы для перенесения грядущих скорбей, страданий, а может быть – пыток и смерти. Владыка встал с постели, вытянулся во весь свой богатырский рост (мне казалось, что он вырос и стал огромным), медленно благословил меня, трижды облобызал и проникновенно сказал: «Много будет у вас скорбей и тяжких испытаний, но жизнь ваша сохранится и в конце концов вы выйдете на свободу. А вот меня через несколько месяцев тоже арестуют и... расстреляют! Молитесь и вы за меня, и за живого и, особенно, после смерти...»
Предсказания Владыки Максима сбылись точно: в декабре 1930 г. он был арестован, отвезен в Москву и там расстрелян»[20].
28 октября 1930 г. постановлением выездной Коллегии ОГПУ срок заключения архипастыря был увеличен на пять лет, и его перевели в Беломоро-Балтийский ИТЛ. Там, уже в декабре 1930 г., он был взят под стражу по групповому следственному делу «Нелегальной церковно-монархической организации „Всесоюзный Центр Истинного Православия“», начатому органами ОГПУ в Московской области.
27 января 1931 г. владыка Максим был доставлен в Бутырскую тюрьму Москвы, на допросах обвинения в контрреволюционной деятельности отвергал. Постановлением Коллегии ОГПУ от 18 февраля приговорен к расстрелу, 4 июня 1931 г. приговор был приведен во исполнение. Похоронен владыка на Ваганьковском кладбище Москвы, точное место захоронения неизвестно.
Имя епископа Максима включено в Собор Новомучеников и исповедников Церкви Русской определением Священного Синода Русской Православной Церкви от 11 марта 2020 года. Память священномученика Максима (Жижиленко), епископа Серпуховского, совершается 22 мая / 4 июня, а также в Соборе Новомучеников и исповедников Церкви Русской.
Икона священномученика Максима (Жижиленко)
Покровский монастырь
В Покровской обители 22 мая / 4 июня, в день памяти священномученика Максима (Жижиленко), совершается полиелейное богослужение.
[1] См.: Печерин, А. В. Священномученик Максим (Жижиленко) и его служение в Московском Покровском монастыре / А. В. Печерин // Православие на Урале: связь времен. – 2024. – № 2(19). – С. 5-31.
[2] Анкета для членов православной группы верующих, объединяемых при храме быв. Покровского монастыря // ЦГА. Д. 1183. Оп. 1. Д. 53. 1923. Л. 292.
[3] Протокол общего собрания членов общины верующих при быв. Покровском монастыре, состоявшегося 1 октября 1923 г. // ЦГА. Ф. 1215. Оп. 3 Д. 73. Л. 164 об.
[4] Заявление о перерегистрации группы верующих при б. Покровском монастыре в общину и сохранения в ее богослужебном пользовании зданий культа и их культового имущества // ЦГА. Ф. 1215. Оп. 3. Д. 73. Л. 185–185 об. В 1918 г. Церковь была лишена всех юридических прав, владение церковным имуществом передавалось государству, а возможность его использования в религиозных целях передавалась группе верующих, которые должны были зарегистрировать себя как верующие в анкетах. В 1923 г. появилась такая административно-правовая форма, как община верующих, которая могла брать на себя ответственность за церковное имущество.
[5] Анкетный список Уполномоченных при храме б. Покровского монастыря // ЦГА. Ф. 1215 Оп. 3 Д. 73. ЛЛ. 177-178.
[6] Польский М., протопр. Новые мученики российские: Первое собрание материалов / Сост. протопресвитер М. Польский. Jordanville, USA, 1949. Ч. II. С. 21.
[7] Перехода на григорианский стиль требовал от Патриарха Е. Тучков, уполномоченный по делам Церкви. Ради церковного мира Святейший уступил, но Тучков в своей политике интриг упустил время опубликования указа о замене календарного стиля в богослужении и спохватился уже поздно. Однако в октябре 1923 года в ряде московских храмов служили по новому календарю. (См.: В. Цыпин. История Русской Церкви. 1917–1918 гг. М., 1996. С. 106.)
[8] Епископ Вениамин (Милов). Дневник инока. Свято-Троицкая Сергиева
Лавра, 1999. С. 97
[9] Польский М., протопр. Новые мученики российские: Первое собрание материалов / Сост. протопресвитер М. Польский. Jordanville, USA, 1949. Ч. II. С. 25.
[10] Андреев И. М. (псевд., Андреевский). Еп. Максим Серпуховский (Жижиленко) в Соловецком концентрационном лагере // Православный Путь. 1951. С. 61–70.
[11] Там же
[12] Там же
[13] Польский М., протопр. Новые мученики российские: Первое собрание материалов / Сост. протопресвитер М. Польский. Jordanville, USA, 1949. Ч. II. С. 26.
[14] Иосифлянами, по имени митрополита Иосифа (Петровых), в церковной историографии называют группу епископата и духовенства, не принявших политики Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского) и не состоявших в каноническом общении с ним. Несмотря на свои крайне правые церковно-политические взгляды и отсутствие общения с частью Церкви, они поминали на богослужениях главу Церкви митрополита Петра (Полянского). Из среды «иосифлянского» духовенства вышли многие исповедники и мученики, прославленные Русской Православной Церковью в лике святых.
[15] Вениамин (Милов), епископ. Дневник инока. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1999. С. 100.
[16] Архиепископ Гурий (Степанов), бывший настоятель Покровского монастыря, находившийся в ссылке до 1931 года.
[17] ГА РФ, Ф. 10035, оп. 1, д. П-16047, л. 182.
[18] ГА РФ, Ф. 10035, оп. 1, д. П-16047, л. 165.
[19] Свидетельство Михаила Александровича о связи с этим известным пастырем зафиксировано в протоколах допросов следственного дела.
[20] Польский М., протопр. Новые мученики российские: Первое собрание материалов / Сост. протопресвитер М. Польский. Jordanville, USA, 1949. Ч. II. С. 25-33.